- О чем будем говорить?
- Сейчас, как и десять лет назад, немало вопросов к вам …
- В жизни вообще, знаете, вопросов немало (улыбается)
- Тогда первый вопрос: шестьдесят лет – это много?
- Папа мой, когда я был студентом или молодым артистом и спешил жить, мне говорил: «Сережа, остановись! Притормози! Ты даже не представляешь, как ЭТО быстро проходит!» И сегодня я уже не вижу разницы - 50 мне лет или 60… Хотя есть разница: я стал больше любить и понимать свою профессию. Прежде я много отчуждался, много спорил из-за пустяков, багровел, пускался в истерию, отстаивая какую-то одну единственную (по моему представлению) дурацкую истину – мизансцену, паузу или ударение. Сейчас – по другому…
- Можно сказать, что вы стали менее вздорны с возрастом?
- Я много занимался и занимаюсь самоедством – анализирую, что сделал правильно, что неправильно. Может быть, я смог все-таки извлечь уроки из своей собственной жизни. Я сейчас не говорю об идеале: к нему я не приблизился, не стал идеальным и никогда не стану. У меня много комплексов, слабых сторон, отрицательных качеств, как у каждого живого человека, между прочим (улыбается)… Но, повторяю, путем самоанализа я как-то стараюсь соответствовать.
- Но, по мнению некоторых людей, анализ о-о-о-очень усложняет жизнь…
- Меня жизнь научила, что хоть «авось» и хорошая штука, но… Багаж прожитых лет подсказывает, что проскочить на авось можно парочку раз, и на этом весь авось заканчивается. Так что анализировать, только анализировать!
- А театр имени Ленсовета, в котором вы служите с 1975 года, поддается анализу? Ведь он меняется тоже – с каждым новым руководителем…
- То есть театр был одним, потом сделался другим? Нет-нет-нет! Театр Ленсовета ВСЕГДА был театром для зрителей. Здесь всегда учитывали то, что нравилось зрителю, недаром Игорь Петрович Владимиров одно время называл его Открытым театром. И слово это не пустяшное – в нем огромный смысл: мы открывали души для зрителя, а зритель открывал свою душу для нас. Получался такой взаимообмен. Можно даже сказать, что взаимовыгодный. Так нас учили, а мы так учились.
Сначала здесь творил мой Учитель, а потом его сменил Владислав Борисович Пази – интеллигентнейший человек с прекрасным вкусом, фанатик театра, горячо любивший это пространство. Он был с нами почти десять лет: тонко подбирал репертуар, кардинально ничего не меняя в организме театра, созданном Владимировым. Да и сейчас в репертуаре половина спектаклей передает ту атмосферу, которую создал и воспитал Игорь Петрович.
- Спектаклю Пази «Фредерик или, Бульвар преступлений», в котором вы играете центральную роль – актера Фредерика Леметра, реального человека, жившего и творившего когда-то на французских подмостках, на днях исполняется десять лет…
- Сказать, что я люблю этот спектакль, равносильно «не сказать ничего». Я прихожу каждый раз на «Фредерика» (широко улыбается), как к себе домой. Но, если бы вы знали, как он мне трудно дался! Это ГЛАВНАЯ роль в том смысле, что такую можно одну в жизни сыграть, а потом «отдыхать» на протяжении оставшихся лет. Светлая память и спасибо Владиславу Борисовичу за то, что он где-то выцарапал эту пьесу - ведь одно время ни у кого не было права играть ее вне Франции. Когда право это появилось, именно Пази подхватил ее первым.
- Во Франции Леметра играл сам Бельмондо, быть может, права были ограничены контрактом? Жан Поль, кстати, не так давно был в Петербурге – не хотелось позвать его на спектакль?
- Он уже не молод, и какое ему дело, кто тут играет его роль… Кстати, когда мы пьесу эту сквозно – от и до, прошли у нас в театре, я вдруг понял, что я ее НИКОГДА не сыграю физически – со всеми многочисленными переодеваниями, со всем объемом темперамента, необходимого для Леметра… И накануне показа «для пап и мам» (так в театре называется первый показ премьерного спектакля для «своих. Прим. авт.) я отправился к Пази – отказываться от роли. Не дошел. И Владислав Борисович этого так и не узнал никогда, потому что на полдороги к его кабинету меня остановила Аня Алексахина. Она увидела меня, идущего по театру с серым лицом, и спросила, откуда я такой, а узнав, куда я направляюсь, просто не пустила дальше… Такая вот была история (смеется). А потом раз сыграли – зритель заинтересовался, второй раз – опять... Поверьте, сам я «Фредерика» обожаю: это одновременно спектакль-памфлет и спектакль-гимн. Спектакль про нас – про актеров, про закулисье, про взаимоотношения человека и театра…
- Но те, первые премьерные показы никак не оставляли ощущения того, что вы пасовали перед ролью или ломали себя «через колено»…
- Но артист не может выйти на сцену с выражением лица «Граждане, мне плохо! Дорогие мои, если бы вы знали, как мне плохо!..» Артист пытается преодолевать себя, и это дорого порой дается. Вот многие говорят (произносит чужую речь пафосно-завистливым тоном): «Этот-то (это про меня), этот-то – уже счастливец! Уж ему-то жаловаться не на что!»… А я четырнадцать лет в театре честно играл сказки, играл крошечные эпизоды, играл второй план. Но никогда лица не воротил, мол, это не мое, и ролями не кидался. Никогда не говорил режиссерам (говорит слезливо-трагически): «Ну, отпусти ты меня! Не мое это, не мое..». И честности этой научил Игорь Петрович, который любил, когда артист ярко и плотно играет крошечный эпизод. Он умел это отмечать рукопожатием, объятием, а иногда и премией. И я НИКОГДА от маленьких ролей не отказывался: играл их не только честно, но и гордо. Вот помню, в спектакле «Рояль в открытом море» эпизод: «Гордеев!» - «Я!» - «Подотри тут!»- «Есть!». Вот и вся моя роль. В «Станции» - Николай Власьевич: «Отец, я мог бы возглавить восстание» - «С одним погоном, Николя, в бой не ходят!». Вот мои роли – огромный список, который я мог бы продолжать и продолжать…
- И кино вас главными ролями поздно одаривать-то стало… Хотя кузена из «Соломенной шляпки» люди помнят даже лучше, чем Хлестакова из «Инкогнито из Петербурга» или Андерсена из «Андерсен. Жизнь без любви»…
- Кузен Бабен - тоже пример крошечной роли, которую я честно отыграл. Почему помнят Бабена? Не потому, что там так уж блестяще играет Мигицко, а потому, что там собрано созвездие артистов. Это фильм бессмертный! Когда я его первый раз посмотрел, будучи студентом (улыбается), увидел свой крошечный вклад в общее дело, то расстроился неимоверно. А сейчас я горжусь, что даже просто хожу там – в экране, рядом с величайшими Стржельчиком Владиславом Игнатьевичем, Гурченко Людмилой Марковной, Копеляном Ефимом Захаровичем, Козаковым Михаилом Михайловичем... А Алиса Бруновна Фрейндлих вообще в двух шагах от меня! Какое это все счастье было…
- Вы робели авторитетов?
- Ужжж-жжасно! В те времена, если я ходил по Фонтанке, то всегда старался перейти на другую сторону - противоположную БДТ, обойти его. А когда видел идущего мне навстречу какого-то артиста известного, всегда убегал. Я раньше хорошо рассказывал анекдоты (люблю это, но сейчас уже реже делаю – забывать что ли их стал), и когда стал ездить в Москву на съемки, однажды вдруг оказался в какой-то компании актерской, где среди прочих стоял Валентин Иосифович Гафт… И что? Я: «Пэ-пэ-э, мдэ-мдэ-мдэ…» (смешно пародирует сам себя), и все!.. Робел, робел страшно, робел ужасно!
- А когда робеть перестали? И проходит ли вообще такая робость?
- Я и сейчас робею. И сейчас у меня есть комплекс, что я – все еще студент четвертого курса. У меня и ручки порой начинают трястись, когда я вижу актера или актрису сильных: начинаю подзаикиваться, суетиться… Я в себе сомневался, сомневаюсь и буду сомневаться. Я после каждого спектакля начинаю: «А что я там? А как? А по-другому? Нет, не так все это надо было…» И это часа на полтора-два разбор.
- Недавно у вас прошла премьера в антрепризе – «Несколько пролетов вверх», где вы играете вместе с Сергеем Паршиным, Иваном Краско, Еленой Руфановой и другими замечательными петербургскими артистами. Почему вы согласились участвовать в этом спектакле?
- Я на сцене играю в основном костюмные роли (за исключением «Интимной жизни» театра «Бенефис», где много лет Михаил Боярский, Лариса Луппиан, Аня Алексахина и я играем «про любовь», но это отдельный разговор), и давно уже мечтал сыграть современника. А тут пьеса Родиона Овчинникова - ностальгическая, доверительная, камерная. Спектакль удивительный: в самом начале приходится играть, словно эпиграф ко всему спектаклю – монолог из телефонных переговоров, который о моем герое все рассказывает. О том, что он занят безумно, о том, что он любит мать, жену… Когда эта пьеса у меня в руках оказалась в первый раз, я ее так и не прочитал: она просто пролежала на столе три месяца… А через пару лет продюсер Марк Крол мне ее дал и сказал: «Серега, давай сделаем!». И мы ее тут же сделали, причем я, изложив свое видение распределения, подтянул ТАКУЮ актерскую красоту к спектаклю… И хотя кое-кого и сам Марк заявил, без ложной скромности скажу, что предложенные мной актеры – полное попадание в десятку. |
